ЧЕРНЫЙ ПИК РАСТОПТАННОГО ДЕТСТВА

Из блокнота журналиста

Приближается очередная годовщина сталинской депортации ингушского народа. Обращаясь к тому периоду, когда жертвами государственной политики клеветы и геноцида стали репрессированные сталинщиной народы, невозможно без ужаса и содрогания говорить о детских судьбах, о детях депортации, чье детство было безжалостно растоптано. Они на собственных плечах вынесли все тяготы и лишения, отпущенные немилосердной и жестокой судьбой на долю нашего народа. В мире несправедливости и государственного произвола им пришлось рано взрослеть, потому что оставаться детьми в ту пору было страшно, да и невозможно. Жизнь предъявляла им совсем недетский счет и заставляла оплачивать его самой высокой ценой. Без скидок на возраст. Без всякого снисхождения. Дети депортации балансировали даже не на краю выживания, а где-то в запредельной плоскости невероятной боли и тоски, ранних потерь и ежечасного ощущения большой беды…

В МОИХ журналистских буднях было немало встреч с людьми, чьи биографии вместили в себя самые трагические вехи в истории нашей страны. Глядя сегодня на представителей старшего поколения, мы пытаемся определить для себя истоки их жизнелюбия и стойкости, благодаря которым они выстояли в удушающей и смертельно опасной атмосфере культа личности. И потому не можем смириться с тем, что сегодня кто-то не только оправдывает сталинизм, но даже делает его своим знаменем.

С жительницей города Малгобека Булихан Саадулиевной Даурбековой я познакомился, когда ей уже исполнилось 85 лет. Она была из числа тех людей, на жизнь которых обрушились, кажется, все беды мира. Великая Отечественная война, сталинская депортация, долгие годы существования на чужбине вошли в ее биографию суровыми отметинами. Но, несмотря на то, что душевные раны детства продолжали кровоточить и многие десятилетия спустя, отзываясь в памяти словно реквием, рвущий на части израненное сердце, в облике этой женщины сохранилось неистребимое благородство, а в чертах ее лица угадывалась былая красота, которая всегда отличала настоящих горянок...

В ее бесхитростном рассказе о себе, записанном мной много лет назад, в ее тихом повествовании о времени, в котором ей довелось жить, можно было найти ответы на многие вопросы. Мне оставалось только слушать и постараться прочувствовать все то, что она говорила.

«Я родилась в 1930 году, - рассказывала Булихан Саадулиевна. - У моих родителей Саадули и Каси Даурбековых кроме меня было еще два сына - Исраил и Микаил. Так как я была единственной дочерью да, к тому же, самым младшим ребенком в семье, родительская любовь ко мне границ не знала.

Между тем, я росла упрямым и настойчивым ребенком. Как сейчас помню свой первый поход в школу. Мне было тогда всего шесть лет, и учитель Макшарип Шипокоевич Боков, увидев меня в классе, сказал, что я пришла слишком рано. «Тебе ведь еще нет семи лет - сказал он. - Пока придется еще годик побыть дома». Но отправляться домой я категорически отказалась. Учитель, поняв, что от меня избавиться не так-то легко, смилостивился. Он усадил меня за парту и положил передо мной карандаш и чистый лист бумаги. А сам вернулся к доске и продолжил начатый урок.

В тот день я возвращалась домой, распираемая счастьем и гордостью. Как же, теперь я была школьницей, совершенно взрослым и самостоятельным человеком! Тем более, что у меня был листок бумаги, в который я тщательно переписала все то, что писал на доске наш учитель.

На следующее утро с этим листочком я пришла в школу одной из первых. Учитель, конечно, удивился моему очередному визиту. Но, глянув в мою писанину, по достоинству оценил старательность своей новоиспеченной ученицы. «Ну, что ж, садись за парту, - произнес он. - Посмотрим на твои успехи в дальнейшем».

Так для меня по-настоящему началась школьная жизнь. К началу войны я успела закончить уже четыре класса.

В 1941 году линия фронта находилась еще далеко от моего родного села Сагопши, на окраине которого мы жили. Но к тому времени тяжело заболела наша мама, и мне пришлось ухаживать за ней – не до учебы стало…

Война подходила все ближе к границам Чечено-Ингушетии. Фашисты рвались к нефти, и Малгобек, стоявший на их пути, готовился к обороне. Малгобекские нефтяники в спешном порядке демонтировали оборудование на скважинах, заливали бетоном устья скважин, чтобы ни при каких обстоятельствах фашисты не смогли заполучить малгобекские залежи «черного золота».

Тысячи жителей Малгобека и близлежащих сел в те тревожные дни трудились без сна и отдыха на возведении оборонительных сооружений под Малгобеком. Участвовали в этом и жители нашего села Сагопши. Руками наших стариков, женщин и детей были созданы мощные оборонительные рубежи, позволившие впоследствии воинам Красной Армии удержать под проливным огнем противника плацдарм, имевший стратегическое значение.

Фашисты, безусловно, знали, что ждет их под Малгобеком. Над головами строителей укрепрайона беспрестанно кружил их самолет-разведчик, так называемая «рама». Мирные жители поначалу с опаской поглядывали наверх, но вскоре привыкли к постоянному присутствию небесного соглядатая, потому что он, лишенный вооружения, опасности их жизням не представлял.

Летом 1942 года в нашем селе впервые появились военные. Я хорошо помню это, так как незадолго до этого умерла наша мама. Как оказалось, горе, обрушившееся на нашу семью, было не последним. Не зря ведь говорят в народе: пришла беда - отворяй ворота.

У нас вокруг дома был большой фруктовый сад. В нем расположилась военная кухня. Здесь готовили еду для воинов, сражающихся на передовой. Тут же находилась и медсанчасть, куда доставляли солдат, получивших легкие ранения.

За свою жизнь наши родители, люди трудолюбивые и хозяйственные, накопили немало добра. На нашем богатом подворье всегда было с полсотни овец, много кур и индюков. А тогда в кладовой хранились еще целая кадушка домашнего творога и несколько мешков фасоли. Всем этим отец щедро делился с военными.

Каждое утро он выходил во двор и, зарезав несколько баранов, передавал мясо военным поварам. А мы с двоюродной сестрой Тамарой хлопотали у печки и пекли для солдат пирожки.

Один офицер, Соболев была его фамилия, дал потом отцу специальный документ, в котором подтверждалось наше содействие действующей армии, и сказал при этом: «Если бы нас так поддерживали под Киевом, мы никогда не сдали бы этот город врагу…» К сожалению, во всех последующих перипетиях судьбы этот документ бесследно пропал. Хотя, с другой стороны, отец никогда и не кичился этим. Для него, как, впрочем, и для других наших сельчан, не попавших на фронт в силу своего возраста или слабого здоровья, было важно приносить родной стране хоть какую-то пользу в то сложное и драматическое время.

Мы, дети, быстро сдружились с солдатами. Для нас они были настоящими героями, на которых нам хотелось походить. Мне больше всех запомнился старший сержант Бойко Николай Антонович. Три раза он вместе со своими боевыми товарищами возвращался в наше село на лечение и отдых. Любил заплетать в косы мои длинные волосы. Наверное, где-то его ждала дочь моего возраста и он, тоскуя по ней, видел во мне, босоногой девчонке, ее черты. Когда часть Николая Бойко в четвертый раз оказалась в нашем селе, его среди солдат уже не было. Война собирала свою кровавую жатву…

Однажды рано утром недалеко от нашего дома вывели на построение солдат. Я побежала к ним с большой чашей, доверху наполненной пирожками. Каждый солдат, беря пирожок, гладил меня по головке и улыбался. А потом их всех погрузили на машину и куда-то увезли. Нам сказали, что они уехали воевать. Больше никто из тех крепких и красивых парней не вернулся назад.

Когда наше подворье опустело, брат, работавший в колхозе, с разрешения начальства стал пригонять скотину из колхозного стада. Так что все четыре полевые солдатские кухни, расположившиеся в нашем саду, продолжали дымить своими трубами.

Вскоре в нашем саду появились танки. Сначала это был один экипаж, командовал которым парень из Ленинграда. А через несколько дней с ним с поля сражения вернулось целое танковое звено.

Как я уже говорила, в нашем саду располагалась и медсанчасть. Я всегда с завистью поглядывала на девушек - санинструкторов. Их военная форма казалась мне тогда краше всех нарядов на свете, и я часто представляла себя рядом с ними. Но они была взрослыми и для меня, тринадцатилетней девочки, находились на недосягаемой высоте. Только много лет спустя, моя навязчивая детская мечта неожиданно проявилась в странном, на первый взгляд, поступке. Вернувшись после депортации на Родину, я первым делом купила отрез материала цвета «хаки» и сшила себе костюм полувоенного покроя…

Отцовский сад стал местом последнего пристанища для одного советского офицера. Его могилу мы нашли под старой яблоней, когда вернулись из леса, где нас спрятали наши солдаты перед очередным налетом фашистской авиации. Моему брату Исраилу, проявлявшему живое мальчишеское любопытство, наш дядя Сагоп, брат отца, тихо сказал: «Не беспокой его. Этот кусок земли теперь принадлежит ему. Мертвые заслуживают того, чтобы лежать в земле спокойно…»

Исраил навсегда остался в моей памяти подвижным, непоседливым мальчишкой. У нас было три лошади, и одной из них, своей любимице, Исраил дал забавную кличку Летчик. Правда, лошадь в какой-то степени оправдывала ее, обладая крутым норовом и прытью.

Исраил ни на шаг не отходил от своего нового друга, военврача Александра из медсанчасти. Засыпал его всякими вопросами, просил научить стрелять. Саше, наверное, нравился этот сорванец. Он терпеливо сносил его приставания.

Однажды Исраил отправился за кормом для коров к подножью Терского хребта. Здесь на одной из высоток, отбитых нашими солдатами у врага, он обнаружил фашистский пулемет. Обрадованный находкой, Исраил сказал своему другу Хизиру: «Ну, теперь я ни одного фашиста в Малгобек не пущу». Погрузив пулемет в свои сани, запряженные любимым Летчиком, он повернул было домой. Но, не успев проехать и десяти метров, подорвался на мине…

Приближался февраль 1944 года. Казалось, ничто не предвещало беды, которая вскоре постигла ингушский народ. Враг был отброшен к тому времени далеко от Малгобека, так и не ступив на благословенную землю Чечено-Ингушетии.

Появление новых людей в форме в нашем селе никого не насторожило. За годы войны мы привыкли к их присутствию и приняли на постой этих солдат с прежним гостеприимством. О цели их прибытия мы узнали только 23 февраля…

Теперь уже всем хорошо известно, с каким цинизмом и жестокостью были подвергнуты насильственному переселению ингуши и чеченцы, а также другие народы, подвергшиеся сталинско-бериевскому произволу. По ложному обвинению в предательстве всех ингушей в течение 24-х часов погрузили в товарные вагоны и отправили на верную смерть в холодные степи Казахстана. Немощных стариков, чтобы даже на миг не застопорить отлаженный механизм депортации, нелюди в военной форме расстреливали в их собственных постелях. Много наших односельчан погибло от холода и голода в дороге, ведь людям не разрешали брать с собой ни теплые вещи, ни достаточное количество продуктов.

Когда мы оказались в Казахстане, преодолев долгий путь, нам и там пришлось жить впроголодь. Отцу нашему шел уже 82-й год, и его силы давно уже были на исходе. Оторванный от Родины в таком преклонном возрасте, он уже не мог найти в себе силы жить дальше. Только страх за будущее своих детей позволил ему протянуть на чужбине еще два года. А потом мы с братом Микаилом остались круглыми сиротами…

Чтобы хоть как-то выжить и прокормить себя, нам приходилось много работать наравне с взрослыми. Мне еще не было 15 лет, когда началась моя трудовая жизнь. Сначала помогала повару в полевом стане сельскохозяйственной бригады. Затем работала на сеялках, участвовала в пахоте и в уборочных кампаниях. По осени мы чистили и сушили зерно на совхозных токах, а зимой ходили на снегозадержание. Словом, поднимали целину, еще задолго до того, когда в Казахстан приехали за романтикой добровольцы со всей страны.

Это было время тяжелых лишений, через которые пришлось пройти всему нашему народу. Но мы выстояли, а, значит, и победили. Вряд ли в кремлевских коридорах, где рождались страшные планы по уничтожению целых народов, кто-то верил, что нам удастся уцелеть и сохранить надежду на лучшее будущее. А эта надежда, несмотря ни на что, никогда не покидала нас. Вдали от Родины нам снились гордые вершины Кавказа, встречающие солнечный рассвет, а в степном разнотравье Казахстана чудились до боли знакомые запахи нашей Отчизны.

Все 13 лет существования в условиях депортации мы ни на миг не теряли тонкой духовной связи с дорогой каждому сердцу землей предков и через расстояния слышали ее материнский зов.

В Казахстане я вышла замуж. Там же родились трое моих детей. Еще троим детям было суждено появиться на свет уже на Родине, куда мы вернулись после смерти тирана.

Хрущевская «оттепель» сделала нас самыми счастливыми людьми на свете. Невозможно передать словами всю нашу радость, когда долгожданное воссоединение с землей отцов стало для нас реальностью. Поэтому люди моего поколения, прошедшие через жернова настоящего геноцида, с особой радостью говорят о том, что в нашей республике увековечено имя Никиты Сергеевича Хрущева, так много сделавшего для восстановления прав многострадального ингушского народа и других народов, поставленных когда-то вне закона.

После возвращения на Родину я некоторое время занималась домашним хозяйством. Потом, когда дети подросли, вышла на работу. С 1962 года трудилась сначала на стройке, а затем в ОРСе НГДУ «Малгобекнефть». Работала поваром в столовой на буровой, в других местах, куда меня направляли от ОРСа.

В 1986 году в моей трудовой биографии была поставлена последняя точка. Пенсию мне назначили небольшую, но я давно научилась отказывать себе во всем, так что и этих денег вполне хватает на жизнь.

Сегодня мне хочется только одного. Чтобы моя маленькая Ингушетия больше никогда не познала горя, чтобы живущие в ней были счастливы, и чтобы Аллах был милостив ко всем хорошим и добрым людям на земле...»

Булихан Саадулиевны Даурбековой, этой простой ингушской женщины уже нет среди нас. Ее нелегкая и трагическая судьба заставляет задуматься о том, сколько еще таких пронзительных историй остались неуслышанными нами и ушли вместе со своими героинями в мир иной. Если когда-нибудь удалось бы по камешкам собрать в одном месте всю боль сердец детей депортации, в мире возник бы еще один горный пик.

Черный, как ночь…

 

Ахмет ГАЗДИЕВ

 

В материале использована репродукция картины ингушского художника Хож-Ахмеда Имагожева «Изгнание»