Память и история – понятия, далекие от того, чтобы
быть синонимами. Историк Роман Кончаков в своей книге «История памяти» об этом
пишет так: «Память - это жизнь, носителями которой всегда выступают живые
социальные группы, и в этом смысле она находится в процессе постоянной
эволюции, она открыта диалектике запоминания и амнезии, не отдает себе отчета в
своих последовательных деформациях, подвластна всем использованиям и
манипуляциям, способна на длительные скрытые периоды и внезапные оживления.
История - это всегда проблематичная и неполная реконструкция того, чего больше
нет. Память - это всегда актуальный феномен, переживаемая связь с вечным
настоящим. История же - это репрезентация прошлого. Память в силу своей
чувственной и магической природы уживается только с теми деталями, которые ей
удобны. Она питается туманными, многоплановыми, глобальными и текучими,
частичными или символическими воспоминаниями, она чувствительна ко всем
трансферам, отображениям, запретам или проекциям. История как интеллектуальная
и светская операция взывает к анализу и критическому дискурсу. Память помещает
воспоминание в священное, история его оттуда изгоняет, делая его прозаическим».
Эту большую цитату я привел, откровенно говоря, ради
последнего в ней предложения. Однако без соответствующей «подводки», вырванные
из контекста, указанные слова и вовсе не имели бы ничего общего с тем феноменом
исторической памяти, который каждый из нас наблюдает практически ежедневно...
Не далее, как вчера позвонил мне приятель и начал живописать подробности своей
недавней поездки к родственникам «в Слепцовск». Но прежде чем разделить
радостные впечатления собеседника по поводу предпринятого им вояжа, мне уже в
который раз пришлось уточнять у него название упомянутого пункта назначения. «Вот
вечно ты придираешься! – отреагировал мой приятель. – Ну, в Орджоникидзевскую
ездил я. Так ведь все называют эту станицу Слепцовской!»
Прав он. Все называют станицу Орджоникидзевскую
Слепцовской. И не суть важно, что станицы с таким названием, собственно, и нет
давно, что переименована она еще в 1939 году, задолго до нашего рождения. Никакого
ровным счетом значения это не имеет. Слепцовская – и все. Это прежнее, старое название
станицы Орджоникидзевской можно даже встретить сегодня на табличках некоторых рейсовых
автобусов и в расписаниях движения автотранспорта.
Впору о каком-то болезненном диагнозе исторической
памяти говорить… Ведь ладно бы станица Слепцовская была когда-то заложена на
пустом месте. Так нет же! Прежде там стояло ингушское селение, разоренное и
уничтоженное, как и десятки других ингушских селений, во время строительства
царизмом стратегической линии укреплений, призванной навсегда утихомирить воинственных
горцев. Подтверждение этого можно найти и в работе «К вопросу о Сунженской
линии» ингушского ученого Л.Т. Агиевой (ИнгНИИ гуманитарных наук им. Чаха
Ахриева). Лемка Тугановна в частности подробно
останавливается на топонимике территории, где возводилась Сунженская линия. И
вот, что она пишет о современной станице Орджоникидзевской: «Сегодняшняя
станица Орджоникидзевская - «Дибир-Юрт» или «Курай-Юрт» // «Кури-Юрт» // «К1ури-Юрт». Село Кури названо в честь
первопоселенца Кура, сына Али из Лейми («1аьлий К1ури») в 1820-е годы. Кури
погиб в сражении ингушей с войском Шамиля под Назранью в начале апреля 1841
года. В этом бою Шамиль был отброшен от Назрани. По сведениям потомков Кури
Алиева (Куриевы-К1уринаькъан), которые проживают в Барсукинском муниципальном
округе г. Назрани, он похоронен в станице Орджоникидзевской. На карте 1834 года
станица значится как селение Корей, на карте 1840 года это село обозначено как
Корей-Юрт, а в рапорте Владикавказского коменданта Широкова от 31 декабря 1838
года селение обозначено как Курей-Юрт. В данном рапорте отмечается, что в этот
год в селении насчитывалось 105 дворов и проживало 585 человек.
Селение Кури-Юрт просуществовало до 1845 года, до
создания на Сунже казачьих поселений, и на его месте возникла станица, которая
сначала называлась Сунженской, а затем Слепцовской (в честь генерала Слепцова
или «Сипсо-Г1ала» - «город Сипсо», т.е. Слепцова».
Сипсо – так называли ингуши Н.В.Слепцова, который Высочайшим
приказом от 19 января 1845 года был назначен командиром вновь формируемого 1-го
линейного Сунженского казачьего полка с оставлением по кавалерии. Таким
образом, уже имея за плечами опыт Кавказской войны, он оказался у истоков
фактического существования знаменитой Сунженской линии и полка. Станицу
Сунженскую (будущую Слепцовскую) Н.В.Слепцов, собственно, и стал строить для
размещения штаб-квартиры Сунженского казачьего полка. Местным жителям – ингушам
– ничего хорошего это, разумеется, не сулило.
Вступая в командование полком, Н.В.Слепцов издал
приказ, который больше напоминает воззвание или, как сегодня сказали бы,
программное заявление: «Высочайшим приказом 19-й день января 1845 года назначен
я командиром 1-го Сунженского линейного казачьего полка. Обязанность моя
заботиться о благосостоянии вашем, и я приступаю к трудному долгу своему с
удовольствием. Желание Государя и правительства, чтобы вы на новой линии были
твердым оплотом для защиты дарованных вам земель, вашего имущества и семейств –
против хищников. Милостью Царя вам даны вспомоществования и преимущества.
Чувствуйте благодеяния Монарха и попечение начальника...
Молодечеством казак щеголяет, удальство в его крови,
оружие и конь срослись с ним. Новобранцы! Берите пример с опытных и будем
единодушно отстаивать собственность вашу твердо и мужественно. Не обманывайте
себя заранее ложною силою неприятеля, вы будете иметь борьбу с народом, на
котором лежит клеймо Божьего гнева и презрения, с бродягами, попирающими земные
дары, променявшими честный труд на грабежи и мошенничества. Они сильны только
тогда, когда нападают на слабого, а вы всегда сильны верой, славой имени
русского и славой казацкою с давних времен.
Нет врага кресту вашему: мы водрузим знамение
Спасителя везде, где укажет нам Бог перстом Царя. Долг наш – оружием
утвердиться здесь, на новых местах поселений, и мы обязаны исполнить этот
священный долг с горячим усердием, славно, честно и неутомимо.
Кто не признает истины в словах моих, тот враг
закону Божьему, враг порядку и собственной пользе. Тому суд небесный, а на
земле нет меры наказания».
К реализации программных положений этого документа,
опубликованного позже в «Терском сборнике» Г.А.Вертепова, Слепцов приступил
незамедлительно. И чем дальше, тем жестче становились предпринимаемые им
действия. «Вся зима 1847 года прошла в постоянных стычках с горцами, - приводит
документальные источники в своей работе Л.Т.Агиева. - За дело 17 и 18 января,
когда, после продолжения дороги от укр. Назрани и ст. Сунженской в Галашевской
ущелье, между р.р. Ассой и Фортангой, Слепцов с 2-мя сотнями своего полка
истребил 11-ть селений со всеми запасами хлеба и сена, за что был награжден
чином полковника».
Спустя еще какое-то время, в 1850 году, кавказские
линейные войска под командованием Слепцова уничтожили горные аулы,
расположенные по реке Фортанга…
Вот и спрашивается после этого, почему мы так упорно
увековечиваем Слепцова? Согласитесь, было бы, по меньшей мере, странно, если бы
сегодня в Ингушетии появился, к примеру, памятник Сталину, как это происходит у
некоторых наших соседей. Но не странно ли то, что столь живучим оказалось в
нашей памяти это имя - имя разорителя и убийцы ингушей генерал-майора Слепцова?
Не устану я повторять: нет в Ингушетии станицы
Слепцовской. Есть станица Орджоникидзевская.
Ахмет
ГАЗДИЕВ
Фото
автора
Комментариев нет:
Отправить комментарий