В ПРОШЛОМ году мы
публиковали отрывки из книги Н.Н. Брешко-Брешковского
«Албанская сирена», обнаруженной Берснако Газиковым в одном из архивов нашей страны.
В этой книге, опубликованной в Белграде в далеком 1927 году, повествуется о
том, как Заурбек Ахушков в 1925 году помог прийти к власти второму президенту
Албании Ахмеду-бею Мухтару Зоголли (Ахмету Зогу), ставшему затем одним из
колоритнейших европейских монархов прошлого века. В 1928 году Ахмет Зогу
провозгласил себя первым королем Албании и правил страной до 1939 года.
В своем романе «Дикая дивизия», восемь частей
которого увидели свет в рижском издательстве «Мир» в 20-х годах прошлого
столетия, Н.Н. Брешко-Брешковский писал: «…И уже совсем необыкновенная
биография Заур-Бек Охушева (Ахушкова - авт).
Как и Тугарин, питомец Елизаветградского училища, он вышел эстандарт-юнкером в
Ахтырский гусарский полк и через месяц, оскорбленный полковником Андреевым, на
оскорбление ответил пощечиной. Ему грозила смертная казнь. Бежал в Турцию и,
как мусульманин, был принят в личный конвой султана Абдул-Гамида. Потом, с
производством в майоры - он уже начальник жандармерии в Смирне. Но под турецким
мундиром билось сердце, любящее Россию. Вспыхивало желание вернуться и, будь
что будет, отдаться русским войскам. А когда вспыхнула война, Заур-Бек в ужас
пришел от одной мысли, что под давлением немцев, он вынужден будет сражаться
против тех, кого никогда, ни на один миг не переставал любить. И вот, спустя
двадцать лет, новый побег, но тогда из России он бежал юношею, а теперь из
Турции бежал усатый, поживший, с внешностью янычара, опытом умудренный мужчина.
Высочайше помилованный, Заур-Бек принят был всадником в Чеченский полк, получил
три солдатских креста, произведен был в прапорщики, затем в корнеты…»
Подтверждает последнее архивный документ,
обнаруженный Берснако Газиковым:
«Командир
Чеченского конного полка
Начальнику
Кавказской Туземной конной дивизии
8
октября 1916 г. № 2785
Рапорт
Доношу,
что 22-го августа сего года старший урядник вверенного мне полка Заурбек
Ахушков, в Ставке Верховного Главнокомандующего, ЕГО ИМПЕРАТОРСКИМ ВЕЛИЧЕСТВОМ
ГОСУДАРЕМ ИМПЕРАТОРОМ, лично был поздравлен корнетом.
СПРАВКА:
телеграмма Начальника Военно- походной канцелярии ЕГО ИМПЕРАТОРСКОГО ВЕЛИЧЕСТВА
с.г. за № 3033.
Полковник
принц Фазула-Мирза»
(РГВИА.Ф.3530
оп.1, д.143, л.186)
Н. Брешко-Брешковский когда-то писал о З.Х. Ахушкове
так: «Аллаху угодно было вычертить самый хитросплетенный узор на фоне биографии
Заур-Бека Охушкова. Родился он близ Владикавказа в Ингушетии, в ауле Базоркино.
Семнадцатилетним юношею поступает он
вольноопределяющимся в Ахтырский полк -
тогда только что переименованный из гусарского в драгунский. Потом -
Елисаветградское училище, а через два года вновь в тот же полк, куда Заур-Бек
выпущен был эстандарт-юнкером. И вот, за несколько дней до производства в
корнеты, случилось не оставившее камня на камне от безмятежной карьеры
кавалерийского офицера.
Подполковник Андреев, желчный и нервный,
вспыльчивый, встретив Заур-Бека с барышней, сделал ему резкое замечание.
Заур-Бек ответил пощечиной, В ту же ночь, надев штатское, он бежал в Австрию,
где нашел временное убежище. Из Австрии уехал в Турцию и, как горец и
мусульманин, был принят в личный конвой султана Абдул-Гамида. Через несколько
лет, уже в чине майора, командовал в Смирне жандармским дивизионом.
Турецкий жандарм, Заур-Бек умудрялся посылать
корреспонденции в русские газеты. За эти корреспонденции, вскрывающие тайники
турецкой политики, он едва не поплатился головою. В самом начале Великой войны
Охушков, уже отставной офицер жандармерии, приехал в Сербию, как корреспондент.
В Нише русский военный агент, полковник Артамонов, с согласия сербского
военного командования, арестовал его, русского дезертира, и отправил в
Петербург. Испросив себе Высочайшее помилование, Заур-Бек поступил всадником в
Чеченский полк Дикой дивизии.
Отличившись в целом ряде конных атак и получив все
четыре солдатских Георгия, он был произведен сначала в прапорщики, потом в
корнеты. Свои корнетские погоны он получил в Могилеве, в Ставке, из рук
Государя Императора. Это было знаком полного прощения и забвения всех грехов
его молодости, грехов, которым минула уже двадцатилетняя давность...
Революция застала Заур-Бека ротмистром и командиром
сотни Чеченского полка».
Следующая ценнейшая архивная находка, сделанная
Берснако Газиковым, служит еще одним документальным подтверждением описанных
выше событий. Кроме того здесь уточняется имя человека, конфликт с которым
вынудил Заурбека Ахушкова к побегу. Это письмо, написанное им из
Константинополя одному из высоких чинов Российской Императорской армии. Приведу
здесь часть архивного документа:
«23 августа
1912 г.
Ваше
Высокопревосходительство!
Высоко почитая и помня Вас еще в чине полковника во
Владикавказе с Владимиром в петлице, - я не нахожу большого чувства для выражения
уважения к Вам, как полной откровенностью, к каковой в сем случае меня
побуждает еще и то убеждение, где всякий другой, на моем месте, не забывавший в
течение многих лет, что всем своим существованием обязан «черному хлебу»,
воспитавшему и кормившему меня, как сына знакомого Вам полковника - ингуша
Ахушкова, - имеет полное право на некоторое участие в его судьбе, а главное,
право - быть выслушанным…
Не мне, Ваше Превосходительство, знакомить Вас с
темпераментом и с полудикой натурой моих соотечественников! Как помощник
Наместника Его Величества на Кавказе, Вы поймете полудикого ингуша, облеченного
в великолепную форму «солдата» славного по истории 36-го (тогда драгунского)
ныне 12 гусарского полка и накануне переведенного в 32-й драгунский Чугуевский
Ее Величества полк, - оскорбившего действием комендантского адъютанта.
Этот солдат-эстандарт-юнкер 32-го полка – я, этот
поручик – комендантский адъютант Лачинов.
За оскорбление действием поручика-начальника
накануне производства в офицеры я был осужден Киевским военным окружным судом к
17-летним каторжным работам. Приговор, прежде чем вошел в законную силу, был
представлен на Высочайшее усмотрение. Воспользовавшись этим временем, я бежал
так, как не смог бы бежать ни один человек в мире…
Прибыв в Константинополь не через Батум, Одессу и
Севастополь или Карс, где была поставлена на ноги вначале баловавшим меня, как
дитя, покойным М.И. Драгомировым вся полиция, - я не переставал быть верным
часовым того Монарха, который воспитал меня и давал мне «черный хлеб».
Сотни статей моих в г.г. «Санкт-Петербургские
ведомости», в «Южном крае», а в последнее время в «Голосе Москвы»,… где под
псевдонимами печатались мои статьи, дают мне право открыто заявить, что, будучи
на чужбине, я не переставал быть в душе солдатом Его Величества Русского
Государя…
Эстандарт-юнкер
32 драгунского Чугуевского Ее Величества Государыни Императрицы Марии Федоровны
полка – облаченный по злой случайности в форму штаб-офицера турецкой армии
Заурбек
Ахушков (ZaourBey)».
Благодаря этой находке, Берснако Газиков не только
еще раз подтвердил тот факт, что «арест» Ахушкова в Нише на самом деле был его
долгожданным возвращением на Родину, но и установил, с какими именно русскими
газетами он сотрудничал, вынужденно пребывая за границей.
ТВОРЧЕСКОЕ наследие Н.Н. Брешко-Брешковского
является неоценимым источником интереснейшей информации о Заурбеке Ахушкове. В
этом убеждает еще одна находка нашего краеведа – роман «Предатели», увидевший
свет в Петрограде за несколько месяцев до революции. Сегодня у меня есть
возможность привести здесь несколько небольших отрывков из этой книги.
«Однажды, на пути в Святую Землю, задержался в
Константинополе издатель большой русской газеты. Судьба свела его с Заур-беем.
Черкес (В то время черкесами называли всех выходцев с Северного Кавказа – авт.) понравился умному старику,
имевшему талант, помимо всех остальных талантов, ценить и выбирать людей. Его
пленил этот, более чем странный, турецкий капитан, пленил и всей колоритной
фигурой своею, и не менее колоритной способностью рассказывать образно и выпукло.
И вот Заур-бей - константинопольский
корреспондент русской газеты. Его скромный офицерский бюджет сразу
увеличивается вдесятеро».
«- …И вот создалось положение: черкес по крови,
русский по духу, горячо любивший Россию и русскую армию, я, по милости
какого-то дикого случая, превращаюсь в турецкого офицера. Больше ничего не
осталось. Я ничего другого, кроме кавалерийской службы, не умел и не знал...
Заур-бей весь как-то раздваивается, раскалывается.
Оффициально, с внешней точки зрения, он дезертир, беглец. Душа же его, помыслы,
симпатии, - все это глубоко и навсегда осталось в России.
На фоне довольно-таки плачевной турецкой конницы,
это был едва ли не самый образцовый офицер, великолепный строевик и
превосходный ездок. Он мог-бы сделать блестящую карьеру, в особенности, при
благоговении султана к черкесам. Но неукротимый, горячий, а, главное,
воспитанный в других воинских традициях и в других понятиях о долге и чести
мундира, он никак не мог примириться с царившим в турецкой армии униженным
раболепством младших и разнузданным восточным деспотизмом верхов, даже самых
ближайших.
Кулачная расправа генералов с поручиками, капитанами
и даже полковниками, на глазах солдат, перед фронтом, считалась обычным
явлением в турецких войсках, никого не удивляя, не возмущая. Словно это самое
обыкновенное - явление в порядке вещей и не может быть иначе.
Заур-бей, получивший в двадцать один год чин юс-баши
(капитана), вместе с эскадроном полка султанских копьеносцев, в первом же
своем столкновении с дивизионным генералом, так внушительно оскалил зубы, что
поднятая для пощечины рука начальства опустилась, и гроза дивизии, надменный,
откормленный паша, бочком-бочком, скорей назад, от греха подальше...
Заур-бей создал себе имя гордого, беспокойного
офицера, к которому «отеческие внушения» неприменимы. Вот почему стали его
душить гауптвахтой. Начальство побаивалось его, товарищи, забитые, впроголодь
живущие, на грошевое, да и то не всегда исправно уплачиваемое, жалованье,
смотрели да этого черкеса-пришельца снизу вверх, и его смелость была для них
вечным предметом необъяснимого, непонятного изумления».
«…Раньше, отбывая наказание в провинциальных
гарнизонах – один Аллах знает, какие ужасные дыры, эти анатолийские стоянки! -
Заур-бей изнывал от безделья и скуки. И тогда гауптвахта превращалась для него
в рабочий кабинет. Сунув «бакшиш» дневальному, Заур-бей покупал через него
несколько листов писчей бумаги, пузырек чернил, - писать арестованному офицеру,
а в особенности при Абдул-Хамиде строго запрещалось, - и украдкою набрасывал
очередную корреспонденцию в одну из больших русских газет. Затем, с помощью
опять-таки всесильного бакшиша, корреспонденция препровождалась в
Константинополь на борт какого-нибудь русского парохода, идущего к нашим
Черноморским берегам.
Если б эти корреспонденции, раз, впрочем, так оно и
было, - очутились в руках начальства, и оно с помощью переводчика ознакомилось
бы с их содержанием? Боже, какой переполох пошел бы по всей линии, вернее по
всей иерархической лестнице, начиная с командира полка, бригадного,
дивизионного, корпусного и кончая великим визирем и самим падишахом с крашеной
бородою. (Первые корреспонденции относились еще к царствованию Абдул-Хамида). В
своих письмах в русскую газету Заур-бей рисовал безотрадные картины состояния
армии и флота «могущественной» империи османлисов.
Пехота упражняется на учениях деревянными ружьями, и
только раз в год солдат получает винтовку, чтоб выпустить из нее три «учебных»
патрона. В мирное время эскадрон кавалерии насчитывает самое большее
десять-двенадцать коней. На броненосцах – орудия с вынутыми затворами, а иногда
и просто деревянные, выкрашенные в аспидный цвет. И много еще, без конца, в
таком же духе…
Турецкий офицер, пишущий обличительные корреспонденции
в русскую газету,- не правда ли, что-то дикое, невероятное с первого взгляда?
Но это покажется невероятным и диким тому, кто не знаком с историей Заур-бея. А
история его – в высшей степени любопытная. Если ее рассказать с документальной
точностью, - герой живое, невымышленное лицо,- всякий заподозрит канву «романа
с приключением».
Нынешний Заур-бей,- потрепанный жизнью человек лет
сорока. Он высок, прям, силен, гибок и крупные черты его, скорей черты
кавказского горца, чем турка. Да он и вправду кавказец – русский черкес.
Двадцатилетним, смуглым, с матовой кожею и с
большими темными, бегающими, как у тигренка глазами, юношей Заур-бей, окончив
кавалерийское Елисаветградское юнкерское училище вышел корнетом в один из
драгунских полков, стоявший в Царстве Польском на прусской границе. Молодежь
полюбила его за удаль, за широкую товарищескую душу, за лихое джигитское
наездничество…»
НАЛИЧИЕ информации об активной журналистской
деятельности Заурбека Ахушкова подтолкнуло Берснако Газикова к поиску его
газетных публикаций. В результате известный исследователь и краевед обнаружил
более четырехсот материалов, написанных им в период с1898-го по 1912 год. Две
из них он предложил для публикации мне.
«С берегов Босфора (От нашего корреспондента)
В последнее время в Константинополе появилась
какая-то эпидемия на грандиозные скандалы, в которых фигурируют так называемые
сливки столичного общества. Так, например, недавно во время одного из
селамликов N-паша
буквально избил артиллерийского полковника, который после полученного удара по
лицу не удержался в седле и упал на землю на виду всего войска, собравшегося на
параде. Случай этот, характеризующий полное отсутствие дисциплины в турецкой
армии, произвел сильное впечатление в обществе, тем более что как генерал, так
и полковник на другой день, как ни в чем не бывало, дружески беседовали в
товарищеском кругу.
Не успело еще изгладиться это впечатление, как на
днях в публичном саду, находящемся в европейской части города, куда ежедневно
собирается вся местная аристократия, один из почтеннейших турецких чиновников
Керим-бей изломал палку на спине турецкого комоиссара в Софии камергера
Неджиб-Мальхама. Во время этого происшествия в саду присутствовала масса
иностранцев, между которыми почти нет ни одного, который бы не знал местного
«льва» Керим-бея, занимающего видный пост при министерстве иностранных дел и
ежемесячного издающего «моды» для турецких чиновников. Как кавказец по природе,
он владеет хорошо русским языком и сталкивается по службе со всеми вашими
соотечественниками, заброшенными по воле судеб на берега Босфора. Что же
касается его противника Неджиб-Мальхама, то он, как и тысячи ему подобных
баловней фортуны, снискал себе симпатии во дворце и, не имея за собою ничего
особенного, кроме того, что он сириец, сделался представителем Турции в
Болгарии. Поводом к этому скандалу, наделавшему много шуму здесь и за границей,
особенно же во дворце султана, послужило то обстоятельство, что кавказец
нечаянно толкнул важного сирийца, находившегося здесь в отпуску. Избалованный в
Софии дипломат, успевший отвыкнуть от константинопольского невежества (fidonc!), разразился потоком брани на
французском языке и был ужасно поражен, когда в ответ на эту брань над головой
его начала свистеть палка, ломавшаяся на мелкие куски.
В дело немедленно вмешалась полиция и, когда была
удостоверена личность нарушителей общественной тишины и спокойствия, немедленно
дано было знать во дворец, где обиженному камергеру выдали 700 червонцев, с
тем, чтобы он немедленно выехал на свой пост, а Керим-бея тотчас же отпустили
на все четыре стороны, и он возвратился в товарищеский круг, где почтеннейший
представитель кавказцев, считающимся отцом и старшим братом их, упрекнул своего
земляка за то, что, имея при себе револьвер, он воспользовался плебейским оружием
– палкой.
… Вот они местные нравы и обычаи!
Во всяком случае, Керим-бей сделался героем дня и
фонды «льва» заметно поднялись в глазах прекрасного пола, как поднялся
авторитет его, впрочем, никогда не падавший, среди «сливок турецкого общества»,
с тех пор как во время последних армянских беспорядков на него было сделано
покушение из засады, чуть было не стоившее ему жизни.
Говоря о Керим-бее, нельзя не указать на то, что это
один из немногих кавказцев, который, как состоявший на русской службе, получил и
здесь место на государственной службе. В большинстве случаев к приехавшим из
России чиновникам и офицерам здесь относятся с большим недоверием и в то время,
как германских офицеров и чиновников чуть ли не на руках носит правительство,
за своими братьями, кавказскими мусульманами, чуть ли не устраивают надзора.
Корень подобного явления можно объяснить единственно лишь недоверием Турции к
России, потому что во всем остальном русские чиновники и офицеры, прибывшие
сюда единственно по религиозным побуждениям и обладающие ничуть не худшими
познаниями, чем германцы, могут быть для Турции во сто крат полезнее и
благонадежнее. Между тем, здесь сплошь и рядом можно видеть примеры, что
кавказцы, покинувшие служебные места в России, целыми годами тщетно ищут
службы, тратят в поисках последние свои гроши и в заключение еще выслушивают от
турецких ходатаев упреки в том, что мало привезли с собою русских денег, и в
большинстве случаев ни с чем уезжают обратно, посылая по адресу Турции
заслуженные упреки и проклятия. А между тем, лучшие турецкие офицеры выходят из
юнкеров черкесов и более дельные чиновники, как уверяют и сами турки, выходят
из тех же кавказцев. Среди чиновников-черкесов нельзя встретить той
неряшливости и праздности, которые составляют особенность турецких чиновников.
Правда, в них менее развит фанатизм, и потому-то к ним здесь относятся с таким
заметным недоверием. С неряшливостью и праздностью турецких чиновников можно
познакомиться, зайдя в любое турецкое учреждение. Не говоря уже о низших
правительственных учреждениях, даже в министерствах сплошь и рядом можно
наблюдать чиновников, сидящих за кипой бумаг с подогнутыми ногами и предавшихся
самому безмятежному сну. Неоднократные султанские приказы о том, чтобы
чиновники являлись на службу в черной сюртучной паре, решительно ни к чему не
ведут, и служащие являются в министерства, в чем Бог послал. В темных длинных
коридорах, где спокойно расхаживают продавцы бубликов, воды, сладостей, зелени,
сыра и хлеба, можно во всякое время натолкнуться на картину переодевания
чиновников, которые тут же, в швейцарской, хранят свои лохмотья, заменяющиеся
при выходе из министерства более или менее сносным костюмом, с тем, чтобы на
следующий день, при появлении на службу вновь облечься в лохмотья и традиционные
туфли на босу ногу.
Развитию подобных порядков сильно способствует,
между прочим, беднота, на которую обречены все служащие в Турции. Министры,
сановники и вообще все высшие чины получают здесь огромные оклады, о которых
никто и мыслить не смеет в каком либо благоустроенном государстве; некоторые из
таких любимцев фортуны занимают по две, по три должности, но рядом с этим
мелкие чиновники и младшие офицеры получают ничтожное содержание, которое с
трудом выплачивается раз, максимум – три раза в год. Разумеется, при подобных
условиях служащим приходится экономить на всем, не исключая и костюмов,
которые, по мнению чиновников, обязательно должны испачкаться в чернила, раз в
них зайти в «бюро». Продавцы, о которых я упомянул выше, несравненно чувствуют
себя лучше в материальном отношении, чем любой министерский чиновник.
Надо заметить, что ни один из турецких чиновников не
может обойтись без того, чтобы не выпить в течение дня несколько чашек
традиционного кофе или подслащенной воды «шербет». Нередко заснув над какой-нибудь
важной бумагой, чиновник, встрепенувшись, прежде, чем отдать себе отчет о
позабытой бумаге, требует чашку кофе, которое он так смакует, что сидит над
чашкой добрых полчаса. Эти же продавцы в минуты жизни трудные ссужают своих
господ деньгами, а потому прочно утвердились в коридорах всех министерств, где
чувствуют себя как в собственных «ахурках» (ларьки).
Здешняя русская колония была встревожена слухом о
пожаре на св. Афоне, где находятся русские монастыри. По полученным в русском
консульстве известиям, оказывается, что сгорела дотла русская келия Введения во
Храм св. Богородицы. Настоятель келии получил разрешение обращаться за
добровольными пожертвованиями для восстановления келии.
Osmanlis.
Константинополь
15 августа 1899 года».
«С берегов Босфора
Весть о падении Порт-Артура, ставшая здесь
общеизвестной только через три дня после сдачи геройского гарнизона, произвела
необыкновенно сильное впечатление, так как все еще находились под свежим
впечатлением отправления на помощь осажденной твердыне балтийского флота и
возбужденного на берегах Босфора вопроса о возможности прохода через Дарданеллы
черноморского флота. Экстренные прибавления к местным газетам, выходящим на
всех языках мира, кроме китайского и русского, потонули в праздничной сутолоке,
попав в руки далеко не всех любопытных. Вечером во всех кафе и ресторанах, где
в голубом дыму бурлящего нергелэ, смешанном с отвратительным запахом водки из
мастики, лучшее общество из Стамбула убивает свое время, все без исключения
обсуждали значение великого события, а военные критики жестоко осуждали русских
стратегов, отправивших в далекий путь эскадру адмирала Рождественского, не
считаясь с условиями, в которых находился Порт-Артур.
Osmanlis
30 января 1905 года».
Имея теперь представление о литературном стиле,
которым, безусловно, был одарен Заурбек Ахушков, вполне естественно будет
отнести его к числу крупных публицистов своего времени. Сподвижник албанского
монарха Ахмета Зогу, всадник личного конвоя последнего самодержавного правителя
Османской империи, майор и начальник жандармерии в Смирне, Георгиевский
кавалер, ротмистр и командир сотни Чеченского полка Дикой дивизии – реальной
жизни Заурбека Ахушкова, поворотам его необычайной судьбы вполне по силам
превзойти любой приключенческий роман. В поступках и делах этого ингуша,
родившегося в селении Базоркино, читается настоящий мужской характер. Священные
горы Ингушетии во все времена воспитывали в своих лучших сынах честь, мужество
и долг.
Ахмет
ГАЗДИЕВ
На
снимке: Заурбек Ахушков
(Фото
из архива Берснако Газикова)
Комментариев нет:
Отправить комментарий